Евфросинья Керсновская. Сколько стоит человек?

Евфросинья Керсновская — дочь известного одесского юриста Антона Керсновского. Когда Фросе было семь лет, семья была вынуждена бежать: в 1919 году большевики взяли 700 юристов в заложники, их ждал расстрел. По дороге на расстрел Керсновского спас человек, которому до революции он помог выпутаться из беды. Керсновский с семьей бежит из Одессы в Бессарабию, которая стала частью Румынии, где возле г. Сороки у него был дом и 45 гектаров земли.

Евфросинья получила хорошее дворянское воспитание, говорила на многих европейских языках, вместе с тем она прекрасно разбиралась в сельском хозяйстве: закончила после гимназии ветеринарные курсы, изучала фермерское дело.

В 1940 году Бессарабия вошла в состав СССР, 28 июня 1940 года на территорию Бессарабии были введены части РККА, после чего на её территории была образована Молдавская ССР. Сначала Керсновская была настроена очень лояльно к «власти рабочих и крестьян», но то, что она увидела…

Помню сценку. После обильного вкусного обеда все комсомольцы перешли на террасу, увитую розами и виноградом.

— Ксюнька! Подай варенья с водой! — и босоногая горничная со всех ног бросилась исполнять приказ.

— Что же ты, дура, приволокла вишневое варенье? Это для кухни! А нам давай клубничное!

Опять зашлепали босые пятки.

— Что же ты подаешь такую воду? Принеси свежей!

И Ксюнька со всех ног мчится к колодцу с ведром в руках. А комсомольцы горячо спорят о принципах марксизма.

У Керсновских забрали землю, их выгнали из дома буквально босиком.

Дяде Боре дали ведро для воды, буханку черного хлеба и велели уходить из отцовского дома, предварительно обшарив у всех карманы и отобрав деньги, часы и даже зажигалку и перочинный нож. Думаю, что настроение у старших было обалделое, как и у нас с мамой. Не то было с маленькой девочкой — Ленчиком. Ей, младшей в семье, никогда не доставалось никакой обновы, всегда приходилось донашивать обноски со старших братьев и сестер — десять раз перешитое и перелицованное. А тут ей вдруг счастье привалило: ее старшей сестре Катюше, ученице женской профессиональной школы, надо было сшить шесть детских (или кукольных) рубашечек с кружевами, оборочками, с продернутыми ленточками, с вышивкой и, наконец, с цветной аппликацией — утенок и котенок. И вдруг… надо уходить из дому. Без рубашечек! Без ее нарядных, первых в жизни своих рубашечек! Это все, что до нее дошло…

Она кинулась к тем незнакомым, чужим дядям, что выгоняли ее из дома:

— Отдайте мне мои рубашечки! Мои новенькие, красивенькие рубашечки! — кричала она, отчаянно уцепившись за дверь одной ручонкой, а другой задирая свое ситцевое платьице, чтобы показать, что на ней — старенькая, рваная рубашонка.

Мать схватила ее за руку и потащила к выходу. Но не тут-то было! Девчонка вырвалась из ее рук и вцепилась в притолоку двери: она просто ошалела от горя — кусалась, как звереныш, продолжая вопить истошным голосом:

— Мои рубашечки! Мои новенькие, красивые рубашечки!

Не выдержал тут и дядя Боря… С грохотом покатилось ведро по ступенькам крыльца:

— Будьте вы прокляты — вы и дети ваши! Да постигнет вас, Иродово племя, Божья кара!

Он пошатнулся, обхватив голову руками. Сережка и Сева его обхватили и повели вниз с крыльца.

— Папа, тише! Папа, успокойся! — бормотали они растерянно.

Так ушел Борис Керсновский из дома, где он родился, где умерли его отец и мать…

Евфросинья отправила мать в Румынию, а сама осталась. Ей заявили:

— Для нас паразит хуже скота. Вот я, например, шахтер; этот — рабочий, а вот этот — колхозник.

Встаю. Подхожу к нему, беру его за руку и переворачиваю ее ладонью вверх. Пухлая, мягкая рука. Кладу рядом свою: жесткая ладонь, покрытая мозолистой кожей с твердыми четырехгранными мозолями.

— Не знаю, какие руки у шахтеров! А вот такие, как ваши, я видела у архиерея. Купчихам их целовать, и только!

Все отобранное у жителей добро коммунисты сваливали в кучи — зерно гнило, сельхозтехника ржавела под дождем. Дорогих племенных свиней, выписанных из Англии на развод — просто зарезали и съели, как она ни доказывала, что это свиньи-производители, что им цены нет — не нужны нам ваши буржуйские свиньи! Для Керсновской, которая всю жизнь работала и приумножала свое хозяйство, видеть это было дико и непонятно.

…Весной ее депортировали в Сибирь вместе с другими «помещиками и эксплуататорами» в скотских вагонах… Высланы были дети, роженицы, новорожденные, молодые и старые люди. Многие погибли уже в дороге. Эшелон привез их в Сибирь, на лесоповал. Паек (хлеб и суп) полагался только тем, кто выполнял норму. А детям и старикам полагалось лишь 150 граммов хлеба в день.

Начальником леспромхоза был коммунист Хохрин. Он сладострастно-жестоко обращался с депортированными. За желание помогать другим, за гордость — Хохрин поклялся сжить Керсновскую со света… И ему это почти удалось. Когда зимой 1942 года Керсновская тяжело заболела, он приказал местной фельдшерице не выписывать ей бюллетень и лишил ее пайка. Керсновская умирала. Но возмущение было сильнее болезни и слабости — она ушла в тайгу, плохо одетая, с одним куском хлеба, больная.

…Керсновская прошла по тайге более 1000 километров от деревни к деревне. Ее кормили, а она помогала — чем может. Везде — обнищавшие хозяйства, больная скотина, голодные дети… Наконец после очередной ночевки хозяйка за вознаграждение сдала ее НКВД. Керсновская очутилась в тюрьме как шпионка, контрреволюционерка и антисоветчица.

А с чего бы ей было быть «советчицей»? Она видела, как в Бессарабии советские служащие отбирали у жителей все имущество и урожай — а потом этот урожай у всех на глазах гнил и разлагался, потому что его никуда не вывезли. Она видела, как высылали полуодетых невинных людей в Сибирь. Она видела, как негодяй с партбилетом управлял жизнью и смертью своих подчиненных. Но даже при всем при этом она считала Россию своей родиной.

На суде она сказала: «Никогда, ни одного мгновения мне не приходило в голову, что за все безобразия, несправедливость, тупость и прочее ответственность ложится на мою Родину!»

Расстрел заменили на десять лет лагерей. В лагерях ее осудили вторично — за то, что она ругала стихи Маяковского! И до конца срока она работала на самой тяжелой работе — в шахте…

Только после смерти Сталина она узнала, что ее мать жива, она в Румынии. Но встретиться с мамой она смогла только через год… Именно старенькая мама попросила ее написать о перенесенных ею испытаниях. Эту грандиозную работу она закончила через много лет после ее смерти.

Это несколько общих тетрадей в клетку. В них Керсновская не только записала, но и нарисовала свою историю. Ее безыскусные рисунки потрясают. Ее рассказ описывает бессмысленную жестокость, бесхозяйственность и цинизм сталинских соколов, страдания простых людей, которые даже зачастую не понимали, в чем виноваты — потому что ни в чем виноваты не были. Просто проехалось по ним это колесо истории и многих раздавило. Но не Евфросинью Керсновскую — ее спасла сила духа…

В 1990 году появились первые публикации («Огонек» №№ 3, 4 и «Знамя» №№ 3, 4, 5). В 1991-м были изданы большие альбомы (около 300 рисунков) на русском и немецком. Евфросинья ещё успела увидеть их. А в 1994-м был издан большой альбом в Париже, она сама отбирала для него рисунки.

В 2001—2002 гг. был издан 6-томник её мемуаров (только текст), затем — однотомник «Сколько стоит человек…» для школьных библиотек (2004 г. ). Наконец, осенью 2006 года напечатали том огромного формата: полный текст, все 700 рисунков, факсимиле 2200 рукописных страниц, около 30 превосходных фотографий, да еще приложение — материалы двух судебных процессов (1943-го и 1944-го годов).

Желающие могут прочитать книгу тут: www. gulag. su/

Предупреждаю: читать ее хотя и захватывающе интересно — очень тяжело. Но надо.